Автор: Реувен Кипервассер • 22 апреля 2015 года
История эта встречается нам в том же цикле, что и рассказ о величавом вавилонянине и его молчаливой жене. В обеих историях отношения мужа и жены как-то далеки от идеальных, непонимание приводит к конфликту, а между женой гневного мужа и талмудическим мудрецом на глазах создается некий внезапный пакт, который возвращает женщину к домашнему очагу. И в обеих историях рассказчик смеется. Вопрос — над кем?
ВТ Недарим 66б
Один человек сказал своей жене: клянусь, что не будет у тебя права довольствоваться чем-то из моего имущества, пока ты не покажешь твой прекрасный изъян рабби Ишмаэлю бен Иосе.
Говорил им раби Ишмаэль: Может, голова ее прекрасна?
Ответили: Яйцеподобна.
Может, волосы ее прекрасны?
Подобны оческам льна.
Может, глаза ее прекрасны?
Воспалены.
Может, уши ее прекрасны?
В два раза больше обычных.
Может, нос ее хорош?
Приплюснут.
Может, губы ее прекрасны?
Велики.
Может, шея ее прекрасна?
Согбенная (или — длинная).
Может, чрево ее прекрасно?
Вздуто.
Может, ноги ее прекрасны?
Широки, напоминают гусиные.
Может, имя ее прекрасно?
Лихлухит ее зовут.
Сказал им: Прекрасно названа она! Ибо в соответствии имени своему выпачкана она изъянами!
И разрешил он ей вернуться домой.
Как и в других рассказах этого цикла, в основе лежит конфликт, но это вовсе не конфликт между мужчиной и женщиной. Это спор между мудрецом и Иным, между мужем ученым, следующим талмудическим нормам, и мужем, не то чтобы ученым и к нормам относящимся без должного почтения. В основе конфликта лежит желание Иного оспорить привилегию мудрецов разрешать обеты, то есть освобождать человека от данной им клятвы. Откуда у мудрецов взялась эта привилегия? В древности, в Храмовую эпоху, обет разрешался тем, что человек, не способный выполнить свое обещание, приносил покаянную жертву, принимаемую священником. После разрушения Храма жертвы приносить стало невозможно, а обеты разрешать было необходимо — так возник подходящий случаю талмудический институт.
Мудрецу следовало ретроактивно доказать, что обет либо нелогичен, невозможен и потому должен быть аннулирован постфактум, либо — что он исполним, следует отыскать возможность заместить его исполнение иным действием. В обоих случаях речь идет о галахической фикции, предложенной ученым сообществом, — разумеется, это не могло не вызвать скептических реакций у Иных, то есть не мудрецов.
Безымянный муж нашей героини явно не в ладу с учеными людьми. Он делает несчастную свою жену орудием полемики против раздражающих книжников: приносит обет, согласно которому женщина лишена всяких имущественных прав до тех пор, пока не покажет мудрецу р. Ишмаэлю сокрытую часть своего тела, которая известна только супругу и которую тот именует «мум яфе», «прекрасный дефект». Тем самым муж задает мудрецу и галахическую задачу, и просто загадку: угадай-ка, какой из сокрытых платьем дефектов моей жены любезен мне. В такой постановке вопроса можно усмотреть немало скрытого подтекста. Например, парафраз на известный стих из Песни Песней, где возлюбленная героя так прекрасна, что не найти у нее ни одного изъяна.
Но вернемся к нашей истории. Надо понимать, что, посылая бедную Лихлухит к рабби Ишмаэлю с приказом показать ему нечто интимное, спрятанное на ее теле, муж ставит жену в нелепое положение: она должна либо обнажить себя перед чужим мужчиной, либо остаться соломенной вдовой, бесправной женщиной при живом муже. Он также ставит в нелепое положение мудреца: тот явно не хочет, да и не может, оказаться в двусмысленной ситуации, когда ему приходится осматривать тело женщины; однако, отказавшись участвовать в жестокой игре, он ничем не поможет бедняжке, попавшей в столь плачевное положение.
Героиня так и не появится на сцене, никакие члены ее казуистического тела не будут представлены смущенному раввину. Вместо этого рабби Ишмаэль прочтет загадку строптивого мужа буквально и интерпретирует ее так: прекрасный изъян — это не оксюморон, а такой изъян, который в сочетании со всеми остальными составляющими создает красоту. Поэтому ему сначала нужно понять, каковы остальные составляющие красоты нашей героини. Для этого ему, разумеется, не нужно смотреть на нее: в подобной ситуации это неуместно и легковесно. Вместо этого он задает вопросы окружающим, предлагая им судить о красоте женщины.
Создается впечатление, что в той культуре, о которой идет речь, существует определенная конвенция о том, какова должна быть настоящая женщина.
Гневный муж послал свою жену к мудрецу, чтобы насмехаться над изобретательностью раввинистического класса в разрешении обетов, а ученый муж воспользовался моментом и не без триумфа вернул женщину к домашнему очагу. Мудрецы, разрешая обет, придают ему новый смысл и ретроспективно изменяют действительность. Так и здесь — загадка-обет приобрела новый смысл, которого, скорее всего, никто изначально за ней не предполагал. Новый смысл изменил действительность, так что слабый победил сильного, и изгнанная женщина была восстановлена в правах. Простак, который хотел высмеять мудреца, манипулируя собственной женой, сам оказался высмеян.
Женщина, казалось бы, выступает здесь не более чем орудием в поединке двух мужчин: один — простак, другой — ученый. Безусловно, все это действо с телом женщины и его изъянами отдает некоторой мизогинностью и не очень корректно с сегодняшней точки зрения; рассказ этот — весьма маскулинный, что не удивительно, учитывая его природу. Однако обратим внимание и на то, что в своем решении рабби руководствуется не мужской солидарностью, но заботой о судьбе женщины, и преисполнимся уважения к его мудрости.